Человеческое сознание – ненадежный картограф. Очерчивая границы реальности, оно опирается на шаткие маяки: тактильные ощущения, память, зрение. Но что, если карта вдруг начинает пульсировать, края ее расплываются, а в белых пятнах проступают новые, пугающие контуры? Что, если сам мир, который ты знал, оказывается лишь одним листом в бесконечном атласе ужаса?
Фэрбенкс, Аляска. Октябрь 1977-го. Зима уже вползла в долину Танана, укутав город в преждевременные сумерки. Воздух, холодный и острый, как лезвие, обжигал легкие. Для одних это была граница цивилизации, последний оплот перед дикой, белой пустотой. Для других – тюрьма без решеток, где солнце садилось в три часа дня и не появлялось до самого января.
Для доктора Артура Лоуэлла, бывшего профессора теоретической физики из Стэнфорда, Фэрбенкс был и тем, и другим. И кое-чем бесконечно большим. Он стоял у окна своей заброшенной радарной станции «Стрекоза» в двадцати милях от города, вглядываясь в наступающую полярную ночь. За его спиной гудел и потрескивал монстр его собственного создания – «Мандельброт-7», аппарат, который, по его замыслу, должен был не просто заглянуть в другие миры, а составить их карту.
Он ошибался. Картограф стал первым колонистом.
Глава 1. Белое безмолвие
Лейтенант Джек Леннон въехал в Фэрбенкс на своем потрепанном «Форде-Пинто» как раз накануне первого серьезного снегопада. Его перевели с базы Элмендорф по настоянию дяди, полковника Максвелла, который видел в нем потенциал, закопанный под слоем цинизма и виски. «Там тихо, Джек, – сказал он. – Разберешься с парой пьяных трапперов, подышишь воздухом. Придешь в себя».
«Прийти в себя» после Вьетнама было сродни попытке собрать ртуть. Осколки его прежней жизни так и оставались разбросанными где-то в джунглях Юго-Восточной Азии.
Дежурство в участке было таким же сонным, как и весь город. Бумаги, кофе, изредка – разборка между золотодобытчиками в баре. До тех пор, пока не начали пропадать люди.
Сначала это был старый индеец-охотник, Джозеф Таннана. Сказали, ушел в тундру и не вернулся. Спился, заблудился – бывало. Потом исчезли двое геологов с государственной службы. Их нашли через три дня. Вернее, нашли их тела. Они были мертвы, замерзшие до состояния алебастра. Но странность была не в этом. На их лицах застыли выражения не ужаса, а… блаженного, пустого экстаза. А их пальцы, до самых ногтей, были испачканы какой-то липкой, фосфоресцирующей голубизной.
Капитан Мюллер, начальник Джека, списал все на отравление грибами или самодельным алкоголем. «На Севере своя правда, лейтенант. Не все, что здесь происходит, нужно понимать. Иногда просто надо запротоколировать и забыть».
Но Джек не мог забыть. Он видел эти лица. Это был не мирный сон. Это было отсутствие. Как будто их разум был выдут, как свеча, кем-то или чем-то, прежде чем холод забрал их тела.
В тот вечер, вернувшись в свою убогую квартирку, он наливал себе виски, когда в дверь постучали. На пороге стояла молодая женщина в промерзшей насквозь парке, ее лицо было бледным от холода и страха.
– Вы лейтенант Леннон? – голос ее дрожал. – Меня зовут Элис Лоуэлл. Мой отец… он не вернулся домой. Доктор Артур Лоуэлл.
– Садитесь, мисс Лоуэлл, – Джек жестом пригласил ее внутрь. – Пропажи – не редкость. Может, задержался в своей лаборатории?
– У него нет лаборатории. У него есть старая радарная станция к северу от города. «Стрекоза». Он там живет и… работает. Он всегда возвращался раз в три дня за припасами. Прошло уже пять.
– И что он там делает? – спросил Джек, присаживаясь напротив.
Элис посмотрела на него прямым, испытующим взглядом. Ее глаза были цвета ледяной воды.
– Он физик. Теоретик. Он верил, что пространство – это не пустота, а многослойный пирог. Что между мирами есть щели. Он называл это «Эффектом Мандельброта». Бесконечное самоподобие реальностей.
– Звучит как научная фантастика, – устало произнес Джек.
– Это не фантастика, лейтенант. Это математика. Только сейчас я боюсь, что он нашел не щель, а дверь. И что-то… начало выходить обратно.
Она достала из карпата смятый листок бумаги. На нем была изображена сложная, гипнотическая фрактальная структура, но в ее центре кто-то вывел дрожащей рукой всего два слова: «ОНИ ВИДЯТ СКВОЗЬ».
Глава 2. «Стрекоза»
Дорогу к «Стрекозе» размыло и замело. Их «Сьерра»-внедорожник с цепями на колесах буксовал и кренился, пробиваясь через заснеженную целину. Элис молчала, уставившись в белое полотно за окном. Джек ловил себя на мысли, что эта тишина, эта абсолютная, всепоглощающая белизна, действует на нервы сильнее, чем джунгли Нам-Ката.
– Расскажите мне о своем отце, – наконец нарушил он молчание.
– Он был гением, – тихо сказала Элис. – Но после смерти матери… что-то в нем надломилось. Он ушел с кафедры, закопал все свои сбережения в этот проект. Говорил, что смерть – это не конец, а просто переход в смежную реальность. И что если найти точку перехода, можно… поговорить.
– С призраками?
– Со всем, что там есть, – она повернулась к нему, и в ее глазах Джек увидел не детскую веру, а холодный, научный ужас. – Лейтенант, вы когда-нибудь задумывались, почему в темноте нам кажется, что за нами кто-то наблюдает? Почему у детей бывают воображаемые друзья? Что, если это не воображение? Что, если в те моменты, когда наше восприятие ослабевает – во сне, в болезни, в состоянии крайнего стресса – мы начинаем подсознательно ощущать эти смежные миры? И их… обитателей?
Джек хотел отшутиться, но вспомнил лица мертвых геологов. Их пустые, блаженные улыбки. И слова на листке: «ОНИ ВИДЯТ СКВОЗЬ».
«Стрекоза» предстала перед ними как гигантский, облезлый гриб, вросший в скалу. Радарная тарелка, некогда следившая за советскими бомбардировщиками, теперь была покрыта толстым слоем инея. Они вошли внутрь, и запах ударил по ноздрям – озон, паленое железо и что-то еще, сладковато-гнилостное, как разлагающаяся плоть.
Лаборатория представляла собой сюрреалистический хаос. Стены были испещрены формулами и чертежами. В центре стояла конструкция, напоминающая гигантский катушечный телеграф, опутанный проводами и мерцающими электронно-лучевыми трубками. «Мандельброт-7». От него исходило низкочастотное гудение, от которого вибрировали кости.
Доктора Артура Лоуэлла нигде не было видно.
– Отец? – позвала Элис, и ее голос эхом раскатился по пустому ангару.
Они нашли его дневник на рабочем столе, рядом с полупустой кружкой остывшего кофе. Последняя запись была сделана три дня назад.
«Запись 147. Амплитуда резонанса достигла критического уровня. Мандельброт стабилен. Я смог зафиксировать фантомный отклик – не просто эхо, а структурированные данные. Окно открылось на 3.4 секунды. Я видел… город. Но не наш. Архитектура была неевклидовой, углы не сходились, стены извивались. И там были огни. Движение. Они знают, что я здесь. Они смотрят. Слышу шепот в статических помехах. Голоса, как треск льда. Они говорят на языке геометрии…»
Джек отложил дневник. Его профессионализм трещал по швам.
– Элис, нам нужно вызывать подкрепление. Это уже не просто пропажа человека.
– Нет! – она схватила его за рукав. – Вы не понимаете. Если сюда приедут ваши люди, начнут тыкать в аппаратуру, они могут случайно открыть окно еще шире. Мы должны найти его сами.
Внезапно свет на потолке моргнул и погас. Аварийное освещение окутало зал в багровый мрак. Гудение «Мандельброта» сменилось нарастающим воем.
– Что это? – прошептал Джек, хватая фонарь.
– Он включается сам, – глаза Элис расширились от ужаса. – Отец говорил, что после определенного порога аппарат становится саморегулирующимся. Он питается… гравитационными аномалиями.
В центре зала, перед машиной, воздух начал дробиться. Он вибрировал, как нагретый асфальт, и в нем поплыли радужные разводы. Появился шум – не звук, а скорее давление на барабанные перепонки, как на большой глубине.
И тогда Джек увидел Это.
В центре радужного мерцания возник контур. Человеческий, но не совсем. Слишком высокий, слишком тонкий. Его конечности были вытянуты и угловаты, словно сложенные из хрупких палочек. Голова была лишена черт, лишь гладкая, блестящая поверхность, отражавшая багровый свет аварийных ламп. Оно не шло. Оно смещалось, его движения были резкими, прерывистыми, будто оно существовало не в трех измерениях, а в большем их количестве, и лишь часть его была видна им.
Оно пахло снегом и звездной пылью. И пустотой.
Джек замер, парализованный древним, инстинктивным страхом. Это было нарушение всего, что он знал о мире. Это была сама Иномирность, шагнувшая в его реальность.
Существо повернуло свою гладкую голову в их сторону. Джек почувствовал, как чужой взгляд, лишенный глаз, скользнул по нему, проникая под кожу, в мозг. Он услышал в голове тот самый шепот, описанный Лоуэллом – треск льда, скрежет камня, складывающийся в невыносимую, чужеродную мелодию.
Элис издала сдавленный крик.
Джек преодолел паралич. Он выхватил табельный «Кольт».
– Не стреляй! – закричала Элис, но было поздно.
Выстрел грохнул в замкнутом пространстве. Пуля пролетела сквозь мерцающий контур, не причинив ему вреда, и впилась в стену. Существо не дрогнуло. Оно сделало шаг – нет, оно переместилось на метр ближе. Багровый свет отразился в его глянцевой маске, и Джеку показалось, что он увидел там бесконечную спираль, уводящую в никуда.
Шепот в голове усилился, превратившись в оглушительный гул. Перед глазами поплыли круги, образы его прошлого, его страхов, его сожалений всплыли с пугающей яркостью. Он увидел джунгли, лицо погибшего товарища, пустые бутылки в своей квартире. Существо питалось этим. Оно читало его, как открытую книгу.
– Оно не здесь плотью! – крикнула Элис, прижимаясь к нему. – Оно проецируется! Надо отключить машину!
Джек, едва стоя на ногах, повернулся к «Мандельброту». Провода, переключатели, трубки… Его взгляд упал на массивный рубильник на стене. «АВАРИЙНОЕ ОТКЛЮЧЕНИЕ».
Он сделал шаг, но его ноги стали ватными. Воздух стал густым, как сироп. Каждый движенье давалось с невероятным трудом. Существо было уже в нескольких футах. Джек чувствовал леденящий холод, исходящий от него. Не физический холод, а холод космической пустоты, холод абсолютного одиночества.
Элис, стиснув зубы, бросилась к рубильнику. Ее пальцы с трудом обхватили тяжелую рукоять.
Существо протянуло свою тонкую, угловатую конечность. Оно не собиралось касаться ее. Оно просто провело рукой по воздуху перед ее лицом.
Элис застыла. Ее глаза остекленели. На ее лице застыло то самое выражение блаженного, пустого экстаза, которое Джек видел у мертвых геологов.
– НЕТ! – заревел он.
Собрав всю свою волю, выжав из себя последние силы, Джек рванулся вперед и ударил плечом в Элис. Она свалилась с ног, и ее тело, ударившись о рубильник, резко опустило его вниз.
Раздался оглушительный щелчок. Гул «Мандельброта» сменился пронзительным визгом, а затем – гробовой тишиной. Мерцающий портал схлопнулся, как лопнувший мыльный пузырь. Существо исчезло.
Свет на потолке моргнул и зажегся снова.
Джек, тяжело дыша, лежал на холодном бетонном полу. Рядом с ним лежала бездыханная Элис. Он подполз к ней, перевернул. Она была жива. Ее грудь ритмично поднималась. Но ее глаза были открыты и смотрели в потолок с тем же пустым, невидящим блаженством. Она улыбалась. Улыбкой, от которой стыла кровь.
Он потряс ее за плечи.
– Элис! Элис!
Она не реагировала. Ее разум был где-то далеко. В том городе с неевклидовой архитектурой. С теми, кто видит сквозь.
Джек поднял голову. Лаборатория была пуста. Тишина давила на уши. На столе лежал дневник Лоуэлла. Рядом с ним он увидел новую, свежую фотографию, которую не замечал раньше. На ней доктор Лоуэлл стоял на фоне «Мандельброта» и улыбался. А за его спиной, в темном углу, едва различимый, стоял тот самый высокий, тонкий контур с гладкой головой.
Оно было здесь с самого начала. Оно наблюдало.
Джек Леннон понял, что капитан Мюллер был не прав. Правду на Севере не просто нужно было понимать. От нее нужно было бежать. Но теперь он знал – бежать было некуда. Дверь была открыта. И он только что увидел, что по ту сторону ждет.
Он посмотрел на неподвижную Элис, на безумные формулы на стенах, на мертвый монстр-аппарат в центре зала. Он был картографом, заброшенным в самый страшный из возможных миров. И его карта только что обрела новые, пульсирующие очертания ужаса.
Где-то на окраине Фэрбенкса, в заброшенном доме на улице, которую уже стер с лица земли городской планировщик, маленький мальчик по имени Билли разговаривал со своим воображаемым другом. Друг был высоким и тонким, и он рассказывал Билли удивительные истории о городах, где стены пели, а небо было зеленым. А за окном, в сгущающейся полярной ночи, что-то высокое и угловатое сместилось в тени, отражая в своей глянцевой поверхности один-единственный, далекий уличный фонарь.
Они уже здесь.
Глава 3. Тихий дом
Джек не мог оставить Элис в «Стрекозе». Он завернул ее в найденное в подсобке одеяло, усадил на пассажирское сиденье «Сьерры» и повез обратно в город. Она сидела, неподвижно уставившись в окно, ее улыбка не сходила с лица. Эта улыбка сводила его с ума больше, чем любой крик.
Он привез ее к себе, уложил на кровать. Он пытался поить ее водой, но она просто проливала ее на подбородок. Ее сознание было в отключке. Время от времени ее губы шевелились, и она произносила обрывки фраз на языке, которого не могло существовать: гортанные щелчки, шипение, звуки, похожие на ломающийся лед.
– «…углы сходятся в точке за горизонтом…»
–«…они поют беззвучно…»
–«…холод – это форма любви…»
Джек чувствовал себя абсолютно беспомощным. Он был солдатом, полицейским, он знал, как действовать против плоти и крови. Но как бороться с идеей? С геометрией? С призраком из другого измерения?
Он сел за кухонный стол, достав дневник Лоуэлла. Он должен был понять, с чем имеет дело. Листая страницы, покрытые сложными вычислениями и все более безумными записями, он погружался в пучину безысходности.
«Запись 112. Теория подтверждается. "Мандельброт" не создает порталы. Он лишь резонирует с уже существующими разломами. Реальность полна трещин. Большинство из них микроскопичны, но есть и крупные. Фэрбенкс, похоже, стоит на одном из таких разломов. Возможно, поэтому здесь так много случаев "полярного безумия". Люди не сходят с ума от темноты. Они начинают видеть то, что всегда было здесь, просто скрыто от взгляда.»
«Запись 128. Провел эксперимент с подопытным – леммингом. Поместил его в зону резонанса. Животное замерло, затем начало бежать по кругу, словно преследуя собственный хвост, но в четырех измерениях. Его траектория описывала идеальную лемнискату. Затем оно… рассыпалось. Не в кровавую массу, а в облако геометрических форм, которое затем испарилось. Энтропия обратилась вспять. Они не просто смотрят. Они упорядочивают.»
«Запись 139. Шепот стал громче. Сегодня я разобрал одно предложение. "Да будет свет". Но это был не приказ. Это была констатация факта. Для них физические законы – это язык, на котором они говорят. Они не подчиняются законам. Они их формулируют.»
Джек откинулся на спинку стула, потирая переносицу. У него раскалывалась голова. Все это было за гранью понимания. Но он не мог отрицать того, что видел своими глазами.
Его размышления прервал тихий, мелодичный голосок за спиной.
– Они не хотят нам зла.
Он резко обернулся. Элис стояла в дверном проеме. Она все так же улыбалась, но в ее глазах появилась капля осознанности. Стеклянная, отстраненная, но своя.
– Элис? Ты слышишь меня?
– Они просто… другие, – продолжила она, не обращая на него внимания. – Их реальность слишком совершенна. Слишком упорядоченна. Наш мир для них – хаос, болезнь. Они хотят его исцелить. Сделать правильным.
– Исцелить? Каким образом? – осторожно спросил Джек.
– Убирая все лишнее. Все несовершенное. Эмоции. Боль. Страх. Саму жизнь. Они превращают все в чистую, идеальную геометрию. В математическую постоянную. Вечный покой в статичной форме.
Она сделала шаг вперед, и ее рука дрогнула. На лице на мгновение мелькнула гримаса боли, словно она из последних сил пыталась бороться с чем-то внутри.
– Джек… – ее голос сорвался. – Папа… он не пропал. Он ушел к ним. Добровольно. Он испугался смерти. А они предложили ему вечность. Без боли, без потерь. Просто… бытие. Они показывают мне его. Он улыбается.
– Это не твой отец, Элис! Это ловушка! Они высасывают из тебя жизнь!
– А что в ней такого хорошего? – ее улыбка снова стала пустой и блаженной. – Боль? Одиночество? Ты сам каждую ночь пытаешься забыться в виски, лишь бы не чувствовать. Они предлагают конец всем страданиям.
Она повернулась и молча ушла обратно в спальню. Джек сидел, ошеломленный. Она была права. В его жизни было мало света. Но это был его хаос. Его боль. Его право чувствовать.
Он понял, что эти существа, эти «Наблюдатели», как он их мысленно назвал, были самой утонченной формой паразитов. Они не пожирали плоть. Они предлагали рай, который был хуже любой ада. Они предлагали небытие, прикрытое маской блаженства.
Он не мог позволить им забрать Элис. И себя. И этот несовершенный, болезненный, но ЖИВОЙ мир.
Его мысли прервал стук в дверь. Настойчивый, официальный.
Джек вздохнул, сунул дневник под диванную подушку и открыл.
На пороге стоял капитан Мюллер. Его лицо было мрачным.
– Леннон. Заходи.
Мюллер вошел, сбросил на пол снег с сапог и окинул квартиру оценивающим взглядом.
– Где мисс Лоуэлл? – спросил он прямо.
– Спит, – соврал Джек. – Она очень напугана. Я привез ее к себе, за ней нужен присмотр.
– Присмотр, – Мюллер усмехнулся. – Это ты сейчас за ней присматриваешь? Или она за тобой?
– Я не понимаю.
– Понимаешь, – капитан прошелся по комнате. – Я получаю звонок от старика Таннаны, родственника того самого пропавшего охотника. Он говорит, что видел, как ты и дочь сумасшедшего ученого уехали в сторону «Стрекозы». А потом, всего пару часов назад, наш радар на окраине города зафиксировал мощнейшую энергетическую вспышку как раз в том районе. Совпадение?
Джек молчал.
– Что ты там нашел, лейтенант? – голос Мюллера стал тише и опаснее. – Где Лоуэлл? И что ты сделал с его дочерью?
– Капитан, вы не представляете, с чем мы имеем дело, – начал Джек, но Мюллер резко оборвал его.
– Я представляю! Я представляю, что какой-то психолог-недоучка из Стэнфорда мог наковырять в той старой станции Бог знает чего! Остатки советского шпионского оборудования, радиоактивные материалы, черт его знает! И теперь ты, ветеран с подорванной психикой, вляпался в это по уши. Где Лоуэлл? Мертв? Ты его прикончил?
– Нет! – взорвался Джек. – Он ушел! В другое место!
Мюллер смотрел на него с смесью жалости и отвращения.
– Я так и думал. Ты окончательно спятил. Собирай вещи. Ты отстранен от должности. А мисс Лоуэлл я заберу под официальную опеку. У меня уже есть ордер на обыск «Стрекозы».
Ужас охватил Джека. Если Мюллер со своими людьми полезет в ту лабораторию, начнет ковыряться в «Мандельброте»…
– Капитан, умоляю, не делайте этого! Выпустите джинна из бутылки!
– Джинна? – Мюллер покачал головой. – Нет, лейтенант. Я просто наведу порядок. Приготовь мисс Лоуэлл к отправке. Машина будет через пятнадцать минут.
Он развернулся и вышел, хлопнув дверью.
Джек стоял, сжав кулаки. Он был в ловушке. Его не слушают. Сейчас все пойдет под откос.
Он зашел в спальню. Элис лежала на кровати, улыбаясь в потолок.
– Они идут, – прошептала она. – Капитан красив. В его хаосе так много… углов. Они любят углы.
Джек посмотрел на нее, потом на заснеженное окно. Полярная ночь сгущалась, превращая день в вечные сумерки. У него было пятнадцать минут. Пятнадцать минут, чтобы предотвратить катастрофу.
Он не мог пойти против приказа. Но он мог его опередить.
Он схватил свою куртку, старый армейский рюкзак, куда сунул дневник Лоуэлла, аптечку и пачку патронов. Он больше не был полицейским. Он был солдатом, снова брошенным на войну. Только на этот раз враг был не из плоти и крови. Враг был самой реальностью.
– Я вернусь, – сказал он Элис, хотя знал, что она его не слышит.
Он вышел на улицу, сел в «Пинто» и поехал. Он не знал, куда. Ему нужно было думать. Ему нужно было оружие. Не пули. Знания.
И тогда он вспомнил. Старик Таннана. Тот, кто видел, как они уезжали. Тот, кто первым сообщил о пропаже своего родственника. Если кто и знал странные вещи об этих землях, так это коренные жители.
Он свернул к старой части города, где домишки стояли покосившись, утопая по самые крыши в снегу. Он нашел дом Таннаны по указанию одного из соседей-алкашей.
Старый индеец открыл дверь еще до того, как Джек постучал. Он был невысок, с лицом, испещренным морщинами, как карта высохшей реки. Его глаза были темными и видевшими слишком много.
– Я знал, что ты придешь, – проскрипел он. – Входи. Холодный ветер дует не только с севера.
Джек вошел в натопленную, пропахшую травами и дымом хижину.
– Вы должны мне помочь, – начал Джек. – Я видел… нечто. На станции «Стрекоза».
– «Стрекоза», – старик усмехнулся, беззубо и печально. – Белый человек всегда дает глупые названия. Мы зовем это место «Тихой Заводью». Место, где вода не течет. Где мир истончается, как старая шкура.
– Вы знаете? – поразился Джек.
– Мои предки знали. Мы не строили там свои стойбища. Мы оставляли там дары. Чтобы успокоить их.
– Их? Кто они?
– У нас нет для них имени. Они были до нас. Они будут после. Они – тени за краем мира. Иногда, в долгую ночь, когда луна становится плоской, как камень для скребка, они просачиваются. И забирают тех, кто заблудился не только в тундре, но и в своей собственной душе.
– Как их остановить?
– Остановить? – старик покачал головой. – Ты не можешь остановить реку. Ты можешь лишь построить плотину. Или отвести ее русло. Твой ученый… он не построил плотину. Он пробил дыру в дамбе.
– Что мне делать? – в голосе Джека звучало отчаяние.
Старик внимательно посмотрел на него.
– Ты солдат. Ты привык сражаться. Но с этим нельзя сражаться. Это все равно что сражаться с собственным отражением в воде. Чем сильнее ты бьешь, тем больше волн, тем сильнее искажается картина. Есть только один способ.
– Какой?
– Перестать бить. Посмотреть. Увидеть их истинную форму. Не ту, что они проецируют в наш мир. А ту, что они есть на самом деле. В их доме. Для этого нужно… приглашение.
– Приглашение?
– Они питаются вниманием. Страхом. Болью. Твоя подруга… она сейчас с ними. Они показывают ей то, что она хочет видеть. Чтобы она сама захотела остаться. Чтобы она перестала бороться. Ты должен пройти тем же путем. Но не поддаться. Ты должен посмотреть за завесу. Увидеть их мир без прикрас. Это убьет большинство людей. Но ты… ты уже видел смерть. Ты носишь ее в себе. Возможно, этого будет достаточно.
Старик встал, подошел к старому сундуку и вынул оттуда небольшой мешочек из кожи, испещренный вышитыми символами.
– Это не оружие. Это якорь. Частицы железа, камни с наших священных гор, пепел от костра, что горел сто зим. Это напомнит тебе, кто ты есть. О твоем мире. Когда ты почувствуешь, что теряешь себя, сожми это в руке.
Джек взял мешочек. Он был на удивление тяжелым.
– Спасибо, – сказал он.
– Не благодари. Иди. И помни: они видят сквозь твои глаза. Слышат твои мысли. Единственное место, где ты можешь спрятаться от них – это глубь твоего собственного духа. Туда, куда не проникает даже их взгляд.
Джек вышел из дома Таннаны, сжимая в кармане кожаный мешочек. У него был план. Безумный, самоубийственный, но единственный.
Он должен был вернуться в «Стрекозу». Он должен был снова включить «Мандельброт-7». Он должен был пройти через портал и найти в том безумном мире Артура Лоуэлла. И вытащить его обратно. Потому что только создатель машины мог знать, как ее уничтожить навсегда.
А до прибытия Мюллера с командой оставалось меньше часа.
Глава 4. В сердце Мандельброта
Дорога обратно к «Стрекозе» показалась ему путешествием в ад. Ветер усилился, поднимая с земли колючую поземку, которая reduced видимость до нуля. «Пинто» полз, как слепой крот. Каждый поворот, каждый сугроб казался ему ловушкой. Он постоянно смотрел в зеркала, ожидая увидеть в снежной пелене высокие, угловатые тени. Но видел лишь хаос метели.
Он думал об Элис. О том, что Мюллер, вероятно, уже забрал ее. Отвез в больницу, где врачи, не понимая сути, будут колоть ее транквилизаторами, лишь глубже погружая ее разум в то состояние, где ими было так легко управлять. Он должен был спешить.
«Стрекоза» стояла на прежнем месте, еще более мрачная и заброшенная под налетом свежего снега. Он ворвался внутрь, захватив с собой фонарь и дробовик, найденный в багажнике. Лаборатория была такой же, как он ее оставил. Мертвый «Мандельброт» возвышался в центре, как алтарь забытому богу.
Джек подошел к главному пульту. Согласно дневнику Лоуэлла, аварийное отключение не стирало данные. Оно лишь разрывало цепь питания. Нужно было вручную запустить последовательность инициализации. Он нашел журнал операций. Последняя запись: «Протокол "Орфей". Стабильность на 74%. Длительность окна: 217 секунд».
Орфей. Отправляющийся в царство мертвых, чтобы вернуть свою Эвридику. Слишком уместное название.
Его руки дрожали. Он был на пороге величайшего кощунства, какое только мог совершить человек. Он собирался сознательно открыть дверь в ад. Но иного выхода не было.
Он ввел команды. Лампы на панели замигали. Низкочастотный гул снова наполнил зал, заставляя вибрировать зубы. Электронно-лучевые трубки ожили, показывая безумные, гипнотические узоры.
– Ну же, папочка, выходи, выходи, где бы ты ни был, – прошептал он, цитируя старую песню, которая вертелась у него в голове.
Воздух перед аппаратом снова начал мерцать. Радужные разводы поплыли, сливаясь в вихрь. Давление в ушах нарастало. Шепот вернулся, сначала как отдаленный шум прибоя, затем все громче, обретая форму.
…одиночество… страх… пустота… мы можем заполнить… мы можем сделать правильным…
– Заткнитесь, – сквозь зубы процедил Джек, сжимая в кармане мешочек Таннаны. Шершавая кожа, твердые частицы внутри – это напомнило ему о другом мире. О тепле огня. О вкусе виски. О боли, которая была его собственной.
Портал открылся. Он был больше и стабильнее, чем в прошлый раз. За ним был не просто контур существа. За ним был пейзаж.
Город. Тот самый, что описал Лоуэлл.
Башни из чего-то, напоминающего черное стекло или обсидиан, извивались в небе, нарушая все законы перспективы. Улицы сходились под невозможными углами. Вместо солнца в небе висело несколько разноцветных, геометрически правильных светил, отбрасывающих резкие, искаженные тени. Все было статичным и идеально чистым. Не было ни пыли, ни признаков эрозии, ни жизни. И в то же время все находилось в постоянном, едва уловимом движении – стены дышали, улицы медленно перестраивались, как фигуры в калейдоскопе.
Это была красота математической формулы, лишенной всякого смысла. Красота трупа.
Джек сделал глубокий вдох. Это был его Ашлаг Голгофы. Его личное Вьетнамское болото.
Он шагнул вперед.
Переход был похож на удар током. Его вырвало из собственного тела, протащило через игольное ушко и швырнуло на мостовую из идеально отполированного, теплого на ощупь камня. Воздух был густым и неподвижным, пахнущим озоном и сладким, химическим ароматом, как духи мертвой женщины.
Он огляделся. Он был на одной из тех невозможных улиц. Башни давили на него своей неестественной высотой. Тишина была абсолютной, и от этого еще более оглушительной. Шепот в его голове стих, сменившись чувством подавляющего, всеобъемлющего наблюдения. За ним наблюдал сам город.
Он потрогал стену ближайшего здания. Она была гладкой, но под пальцами она слегка подрагивала, словно состояла из сжатых вибраций. Он посмотрел вверх. Цветные светила на небе были расположены в вершинах сложного многогранника. Их свет не грел.
– Лоуэлл! – крикнул он. Его голос поглотила густая атмосфера, не произведя эха.
Он пошел вперед, стараясь не смотреть на искажения пространства, от которых начинало тошнить. Его тренировка ориентирования на местности была бесполезной. Здесь не было севера или юга. Здесь были только векторы и углы.
Он шел, как ему казалось, минут десять, но пейзаж не менялся. Он был в ловушке бесконечного, самоповторяющегося паттерна. Эффект Мандельброта в действии. Бесконечное самоподобие.
Он достал мешочек Таннаны и сжал его. Прохлада кожи, шероховатость камней. Воспоминания хлынули волной. Запах сосны, вкус кофе, лицо Элис, еще живое, еще полное страха и надежды, а не пустого блаженства. Это сработало. Иллюзия однообразия на мгновение дрогнула, и он увидел впереди разлом в узоре – аллею, ведущую к центральной площади, где возвышался самый большой и сложный спиралевидный небоскреб.
Он побежал.
На площади он увидел их. Десятки, сотни существ. Они стояли неподвижно, как скульптуры, их гладкие головы повернуты к центру площади. Там, на низком платформе, сидел человек. Он был одет в свой старый, засаленный лабораторный халат. Его руки лежали на коленях, а лицо было обращено к небу с той же самой улыбкой блаженного покоя, что была у Элис и у мертвых геологов.
Доктор Артур Лоуэлл.
Джек подошел ближе, пробираясь между замерзшими, угловатыми фигурами Наблюдателей. Они не обращали на него внимания. Они были поглощены своим созерцанием.
– Лоуэлл! – снова крикнул Джек, подходя к платформе.
Ученый медленно опустил голову. Его глаза были ясными и абсолютно пустыми.
– Лейтенант Леннон, – его голос был ровным, без интонаций, как голос синтезатора. – Вы пришли. Мы ждали. Ваш хаос… он такой интересный. Такой насыщенный.
– Мы должны вернуться, доктор. Ваша дочь в опасности. Ваша машина угрожает всему миру.
– Миру? – Лоуэлл мягко улыбнулся. – Какой именно мир, лейтенант? Их бесконечное множество. Этот… он совершенен. Здесь нет боли. Нет смерти. Только порядок. Вечная, неизменная гармония.
– Это не гармония! Это смерть при жизни! Вы просто овощ, подключенный к матрице!
– Матрица… красивая метафора. Но нет. Это реальность более высокого порядка. Они просто… упростили меня. Убрали все лишнее. Страх. Сомнения. Тоску. Оставили только чистый разум, способный созерцать вечную красоту математической истины.
– Элис теряет себя! Они забирают ее, как забрали тебя!
На лице Лоуэлла на мгновение мелькнула тень. Слабая искра чего-то человеческого.
– Элис… – прошептал он. – Моя девочка… Она… счастлива?
– НЕТ! – закричал Джек. – Она не счастлива! Ее насилуют! Стирают ее личность! Ты, ее отец, должен защитить ее! Вспомни! Вспомни ее смех! Вспомни, как она плакала на похоронах матери! Вспомни, каково это – чувствовать!
Джек выхватил из кармана фотографию, которую нашел в лаборатории. Он сунул ее Лоуэллу в лицо.
– Смотри! Это ты и она! Настоящие! Живые!
Лоуэлл уставился на фотографию. Его пустые глаза замигали. Его губы задрожали.
– Э… Элис… – его голос снова обрел интонации, полные боли и смятения. – Что я наделал?..
В тот же миг весь город содрогнулся. Идеальная гармония была нарушена. Наблюдатели, до этого неподвижные, разом повернули свои гладкие головы в их сторону. Беззвучный гнев, холодный и острый, как лезвие бритвы, пронзил Джека. Они поняли, что их узник вырывается.
– Они идут, – прошептал Лоуэлл, и в его голосе снова был страх. Настоящий, человеческий страх.
– Как нам отсюда выбраться? – крикнул Джек, хватая ученого за руку.
– Портал… он должен быть здесь… я чувствую его… – Лоуэлл встал, пошатываясь. Он указал на основание спиралевидного небоскреба. – Там! Точка наибольшей нестабильности!
Они бросились бежать. Но пространство вокруг них начало меняться. Стены сдвигались, преграждая путь. Улицы закручивались в петли, возвращая их на исходную позицию. Наблюдатели не преследовали их. Они меняли саму реальность, чтобы запереть их здесь.
– Они управляют геометрией! – задыхаясь, сказал Лоуэлл. – Наш побег – это ошибка в их уравнении. Они пытаются ее исправить!
Джек сжал мешочек Таннаны до боли. Он думал о самом хаотичном, самом неупорядоченном, что знал. О джунглях Вьетнама. О грязи, о поту, о крови, о криках, о страхе. Он вытащил из этого воспоминания всю его грязь и боль и мысленно швырнул в окружающий его идеальный мир.
И случилось невероятное. Стена перед ними дрогнула и распалась на миллионы вращающихся геометрических фигур, открывая проход.
– Как ты это сделал? – поразился Лоуэлл.
– Я внес хаос в их порядок! Беги!
Они прорвались к основанию башни. Там, в воздухе, висел знакомый радужный вихрь. Портал обратно.
Но перед ним стояли трое Наблюдателей. Они были больше тех, что видел Джек ранее. Их гладкие головы были обращены к беглецам. И на этот раз они не просто наблюдали.
Один из них поднял руку. И пространство вокруг Джека и Лоуэлла начало сжиматься. Воздух стал твердым, как стекло. Джек не мог пошевелиться. Он видел, как Лоуэлл, стоявший рядом, начал неестественно вытягиваться, его тело начало подчиняться новой, чужеродной геометрии. Он закричал – тихий, хриплый звук.
Джек из последних сил повернул голову к порталу. И сквозь его мерцание он увидел… свет фар. И фигуры в форме, входящие в лабораторию. Мюллер и его люди прибыли в «Стрекозу».
Идея, отчаянная и безумная, родилась в его голове.
Он собрал все свои силы, всю свою волю, всю свою боль, весь свой гнев. Он не пытался атаковать Наблюдателей. Он проецировал. Проецировал образ капитана Мюллера. Его уверенность, его скептицизм, его желание навести порядок. Он послал этот мысленный образ через портал, как крюк, как приманку.
И это сработало.
Наблюдатели замерли. Их внимание – это ненасытное, холодное внимание – переключилось на новую цель. На того, кто только что вошел в зону резонанса. На того, кто был полон своего, человеческого, упорядоченного хаоса.
Давление ослабло. Лоуэлл рухнул на колени, рыдая.
– Бежим! – прохрипел Джек, таща его за собой.
Они рванули к порталу. Джек оглянулся в последний раз. Он увидел, как Наблюдатели повернулись спиной к ним. Их интерес к двум беглецам угас. Была новая игрушка. Новый источник данных. Капитан Мюллер.
Джек и Лоуэлл прыгнули в радужный вихрь.
Глава 5. Разлом
Очнулись они на холодном бетонном пола «Стрекозы». Портал за их спинами с громким хлопком схлопнулся. Гул «Мандельброта» стих. Аппарат дымился, несколько ламп взорвались от перегрузки.
Джек вскочил на ноги. В лаборатории было полно людей. Полицейские в форме, техники. И капитан Мюллер. Он стоял посреди зала, неподвижно, уставившись в то место, где только что был портал. Его лицо было абсолютно пустым. На его губах играла та самая блаженная, отсутствующая улыбка.
Он был здесь. Но его не было.
– Капитан? – осторожно позвал один из сержантов.
Мюллер медленно повернул голову. Его глаза были стеклянными.
– Так красиво… – прошептал он. – Все углы… сошлись…
Джек понял, что случилось. Наблюдатели не просто заглянули в его разум. Они вошли в него. Слились с ним. Капитан Мюллер стал их новым проводником в этом мире. Их новым якорем.
– Всех вон! – закричал Джек, поднимаясь. – Немедленно эвакуируйте здание!
Полицейские смотрели на него в ошеломлении. Они видели своего начальника в странном состоянии и отстраненного лейтенанта, который только что материализовался из воздуха вместе с пропавшим ученым.
– Это приказ! – ревел Джек. – Здесь радиоактивное заражение! Химическая угроза! Бегите!
Сработало. Паника, в отличие от логики, действует безотказно. Люди бросились к выходу.
Только Мюллер остался стоять на месте. Он поднял руку и указал на Джека.
– Ошибка, – сказал он, но голос был не его. Это был тот самый коллективный шепот, что Джек слышал в другом мире. – Ты – ошибка. Мы исправим.
Воздух вокруг Мюллера начал мерцать. От него потянулись радужные разводы. Он был живым порталом. Антенной.
– Доктор! – обернулся Джек к Лоуэллу. – Как уничтожить машину? Быстрее!
Лоуэлл, все еще дрожа, смотрел на «Мандельброт» с ужасом и отвращением.
– Ядро… Оно в подвале. Магнитный удерживающий резонатор. Его нужно физически разрушить. Но взрыв…
– Взрыв – это и есть хаос! – перебил его Джек. – Идите в подвал! Сделайте что угодно! Я займусь этим!
Лоуэлл кивнул и побежал к люку в полу.
Джек повернулся к Мюллеру. Тот медленно шел на него, и с каждым его шагом реальность вокруг искажалась. Стены плавились, пол волнами расходился под ногами. За спиной Мюллера возникали и расплывались тени Наблюдателей.
– Ты не можешь победить порядок, – сказал голос Мюллера-Не-Мюллера. – Хаос – это всего лишь неупорядоченная информация. Мы – библиотекари.
Джек выхватил дробовик. Он знал, что пули бесполезны. Но он мог создать шум. Суматоху. Хаос.
Он выстрелил в потолок. Затем в стену. Затем в мониторы «Мандельброта». Клубы дыма, осколки стекла, искры – все это вносило диссонанс в нарастающий порядок, который несли с собой Наблюдатели.
Мюллер замедлился. Искажения вокруг него стали менее выраженными. Он морщился от каждого выстрела, как от физической боли.
– Довольно! – прогремел он.
Силовая волна отбросила Джека к стене. Он упал, роняя дробовик. Воздух вырвался из его легких. Он видел, как Мюллер подходит к нему, его рука вытянулась, пальцы сложились в неестественную, геометрическую фигуру. Он собирался «исправить» Джека. Превратить его в еще одну статичную скульптуру.
Вдруг со стороны подвала раздался оглушительный грохот. Затем вой сирен. Загорелась аварийная сигнализация. Из люка повалил едкий дым.
Лоуэлл сделал свое дело.
«Мандельброт-7» вздрогнул и умолк окончательно. Все его лампы погасли. Мерцание вокруг Мюллера стало нестабильным. Выражение блаженства на его лице сменилось гримасой боли и замешательства.
– Нет… – простонал он своим, человеческим голосом. – Что… что со мной?..
И тогда тени Наблюдателей за его спиной ринулись к нему. Они не могли удерживать связь с этим миром без усилителя. И они не собирались терять свой проводник. Они впились в него, не физически, а ментально, пытаясь забрать с собой то, что успели захватить.
Мюллер закричал. Это был крик абсолютного, нечеловеческого ужаса. Его тело начало расплываться, терять форму. Он стал полупрозрачным, и внутри него копошились геометрические узоры.
– Помогите! – взмолился он, глядя на Джека.
Джек в ужасе наблюдал за этим. Он не мог ничего сделать. Это было хуже любой смерти.
Через несколько секунд все было кончено. Капитан Мюллер исчез. На его месте осталось лишь слабое, радужное пятно на полу, которое медленно рассеялось.
Тишина. Слышен был только треск огня в подвале и завывание сирены.
Лоуэлл выполз из люка, весь в саже.
– Сделано, – простонал он. – Резонатор уничтожен. «Мандельброт» мертв.
Джек поднялся, опираясь на стену. Он был в синяках, его разум был измотан до предела, но он был жив. Они оба были живы.
Они вышли из «Стрекозы». Полицейские и техники стояли в отдалении, в ужасе глядя на горящее здание. Никто не решался подойти.
Джек посмотрел на север, где начиналась бескрайняя тундра. Дверь была закрыта. Но он знал – это ненадолго. Разлом в реальности остался. И Наблюдатели теперь знали дорогу. Они были терпеливы. Они ждали следующего случая. Следующей слабой души.
Он повернулся к Лоуэллу.
– Доктор, мы должны найти способ залатать эту дыру. Навсегда.
Лоуэлл смотрел на пламя, пожирающее его творение. В его глазах был не только ужас, но и решимость.
– Да, лейтенант. Мы должны. Но для этого нам понадобятся другие инструменты. Не физика. Не математика. Нечто более древнее.
Они сели в машину и поетели прочь от горящей «Стрекозы». Сзади, в багажнике, лежал дневник Лоуэлла и кожаный мешочек старого Таннаны. Это было все, что у них было против бесконечности.
А в городе, в больничной палате, Элис Лоуэлл внезапно перестала улыбаться. Она села на кровати и разрыдалась. Горько, безутешно, по-человечески. Кошмар закончился. Но она знала, как и Джек, что это был только первый акт.
Полярная ночь сгущалась над Фэрбенксом. Длинная, темная зима только начиналась. И в ее глубине что-то ждало своего часа.
---
Эпилог
Прошло три месяца. Зима достигла своего пика. Солнце почти не показывалось над горизонтом. Джек и Лоуэлл работали в тесном контакте со стариком Таннаной и другими старейшинами местных племен. Они изучали легенды, проводили ритуалы на месте «Стрекозы», теперь представлявшем собой груду обгорелых развалин.
Официальная версия гласила, что капитан Мюллер погиб при несанкционированном взрыве на заброшенном объекте. Джека восстановили в должности, учитывая его попытку предотвратить катастрофу. Но он был уже другим человеком.
Как-то вечером он сидел у себя дома с Элис. Она поправлялась, но тень пережитого всегда была в ее глазах.
– Ты думаешь, они вернутся? – тихо спросила она.
– Да, – честно ответил Джек. – Но в следующий раз мы будем готовы.
Он посмотрел в окно, на черное, беззвездное небо полярной ночи. Холод был не просто погодным явлением. Он был предвестником. Символом.
Они назвали их «Наблюдатели». Существа из смежных реальностей, жаждущие порядка любой ценой. И Фэрбенкс, этот одинокий форпост человечества на краю света, был их пляской перехода.
Джек Леннон больше не пил. У него была причина просыпаться по утрам. Он был солдатом на новой войне. Войне за саму реальность. И он знал, что эта война только началась.
Где-то в темноте, за краем восприятия, высокие и тонкие тени молча наблюдали за огнями города. И ждали. Всегда ждали.
Конец первой книги.
Comments
Post a Comment